Шовинизм наоборот

В любой войне каждый имеет полное право перейти на сторону противника. Но тем самым он признает право той стороны, которую покинул, поставить его к стенке, и отказывается в этом случае от жалоб на нарушение принципов гуманизма.

Безусловно, нелепо и недостойно поддерживать правительство своей страны, когда оно ведет войну, только на том основании, что это правительство твоей страны. Точно так же, как считать, что твоя страна права лишь на том основании, что это – твоя страна.

Точно так же нелепо и недостойно не поддерживать твою страну в войне, которую она ведет, только на том основании, что тебе не нравится правительство, которое ее в этот момент возглавляет. Точно так же, как считать, что твоя страна не права, только на том основании, что она – твоя страна.

Наполеоновскому капралу Шовине приписываются слова: «Права или нет моя страна, но это – моя страна». Обычно имеется в виду, что в данном случае подразумевается априорное принятие стороны своей страны, а сама формула привычно рассматривается как формула шовинизма.

Однако эту фразу можно читать и как обоснование поддержки своей страны вне зависимости от ее правоты лишь потому, что она твоя страна, но и как обоснование осуждения своей страны на том же основании. И она вполне может считаться оригинальным кредо тех, кто всегда, в любом конфликте готов выступить против своей страны просто потому, что «это – их страна», а потому изначально признается достойной осуждения.

То есть, если встречаются люди, для которых действенно утверждение «И клопы в Варшаве – самые лучшие в мире клопы», то существуют и в последние десятилетия активно проявили себя люди, для которых «и чудо света в Москве – самое худшее в мире чудо света».

Частью это – своего рода национальный мазохизм, и тогда можно говорить о нем, как о неком оригинальном шовинизме – «шовинизме навыворот», «нетрадиционном шовинизме», родственном «нетрадиционной сексуальной ориентации».

Частью это принятие традиционного шовинизма, с той только разницей, где под словами «но это моя страна» просто понимается сознательная идентификация себя с некой другой страной, являющейся истинной противоборствующей стороной конфликта, в который втянута собственно твоя страна.

Традиционным примером отстаивания тезиса о «Поражении своего правительства» является позиция партии большевиков в 1914–1917 годах.

Точно так же странно было бы ждать от немецких коммунистов или иных антифашистов, чтобы они встали в годы уже Второй мировой войны на сторону фашистского правительства Германии: ясно, что в зависимости от идеологической ориентации антифашисты сотрудничали либо с Советским Союзом, либо с его западными союзниками – и всемерно помогали поражению «своего», фашистского правительства.

Только в обоих случаях следует все же учесть, что это правительство для них ни в коем случае «своим» не было.

Вот здесь, среди прочего, есть некая черта.

В одном случае ты являешься противником правящего в данный момент правительства, выступаешь за его смену в неких системных формах – но при этом, так или иначе, признавая его относительно «своим правительством», хотя и маложелательным для твоей политической ориентации.

В другом случае ты изначально рассматриваешь это правительство как не просто нежелательное – но и прямо враждебное, подлежащее свержению любыми средствами. Но если ты рассматриваешь существующее правительство как враждебное, объявляешь его преступным, ты должен признать, что этот не просто политический противник, но «враг и преступник» имеет полное право рассматривать и тебя как «врага и преступника».

И тогда ты не вправе рассчитывать на отношение к тебе как к лояльному гражданину со всеми соответствующими правами.

Строго говоря, в любой войне каждый имеет полное право перейти на сторону противника. Но тем самым он признает право той стороны, которую покинул, поставить его к стенке, и не жаловаться в этом случае на нарушение принципов гуманизма.

Ни германские коммунисты времен Второй мировой, ни российские большевики времен Первой мировой не претендовали на отношение к себе как к лояльным гражданам и не жаловались на умаление их прав, поскольку сознательно встали на путь прямого и нелегального противостояния власти.

При этом и между ними была разница, определенная существенно разными обстоятельствами.

Немецкие коммунисты открыто были на стороне СССР и помогали его победе, стремясь к установлению в Германии родственного СССР социально-политического строя. То есть они видели ту войну как справедливую со стороны СССР и несправедливую со стороны Германии.

Большевики никогда не стремились к победе Германии, не помогали этой победе и не ждали, что Германия, победив, достойно организует жизнь России. Поскольку, в частности, считали войну несправедливой с обеих сторон.

И вот здесь несколько существенных отличий, о которых забывают как те, кто объявляет большевиков на основании известных легенд «немецкими шпионами», так и те, кто, держа в памяти их пример, ведет сегодня информационную войну против России во всех тех случаях, когда она указывается участником известных конфликтов.

Первое: большевики не выступали за поражение России от Германии. Они выступали за поражение правительств всех враждующих сторон.

Отсюда второе: они выступали за изменение характера войны, обращение штыков воюющих армий против своих правительств и их свержение. Кстати, так оно, в конечном счете, в известной мере и произошло: в Германии и Австро-Венгрии были свергнуты монархии, последняя – распалась, во Франции правительство удержалось с трудом, и утвердилась тенденция полевения составляющих его политических сил, в Англии к власти пришли сначала либералы, а затем и лейбористы, хотя и ненадолго.

Третье: при этом, как сказано, большевики сознательно шли на нелегальную работу и уходили на каторгу, но воспринимали это как естественное положение, не жаловались на умаление гражданских прав и прямо говорили, что они это правительство в любом случае свергнут, причем не остановятся в применении к нему любых средств борьбы.

Четвертое. Осуждая войну, большевики сами не прятались от войны и не призывали население скрываться от воинского призыва. Тактика этой партии заключалась в том, чтобы идти в армию, идти на войну, завоевывать доверие солдат, в первую очередь, становясь для них примером воинского мужества, и тогда, уже с позиций завоевавших авторитет людей, которых нельзя обвинить в отсутствии личного мужества, – разъяснять солдатам, что эта война – не их война. Но что нужно не бросать оружие, а воспользоваться тем, что его выдали миллионам людей, и сбросить отживший свое политический режим.

Поэтому, с точки зрения элементарного демократического подхода, те, кто выступают сегодня против политики России в Закавказье и практически пытаются помочь ее поражению – причем именно ее поражению, а не просто поражению ее нынешнего, прямо скажем, малодемократического правительства, – определенное личное моральное право на это, может быть, и имеют.

Но только при одном из двух условий.

Либо, подобно немецким коммунистам 40-х годов, они должны признать, что добиваются разгрома их страны, скажем, силами Грузии и США, оккупации ими России и установления режима, подобного режиму Саакашвили. Эта позиция будет последовательна, хотя и оригинальна, потому что режим Саакашвили иначе как, очень мягко говоря, недемократическим и некомфортным, а если честнее, режимом открытой диктатуры назвать нельзя.

Либо, подобно большевикам, пусть они скажут, что режимы нынешней России, Грузии и США одинаково антидемократичны, что они зовут не к победе той или иной из сторон, а к поражению всех затеявших войну правительств и их свержению, за превращение этой обоюдно «несправедливой войны» в гражданскую, за то, чтобы армии России, Грузии и США повернули штыки против своих правительств. А заодно и сами пойдут и призовут своих сторонников идти в российскую армию, храбро воевать против спецназовцев Саакашвили и поддерживающих их американцев и, завоевав таким образом авторитет, позовут солдат в поход на Кремль.

В обоих случаях не надо жаловаться, если власть будет обходиться с ними по законам военного времени.

Тогда – все будет честно и морально, последовательно. Без этого – либо надо признать себя открыто вольной или невольной агентурой врага, либо, наоборот, признать, что в истории бывают случаи, когда действительно недемократические правительства вели справедливые войны и на деле, вопреки собственному антидемократизму, реально отстаивали и утверждали демократические ценности.

Например, такие, как право наций на самоопределение (когда вырождающаяся монархия Бурбонов поддержала войну американских колоний за независимость), или, напротив, воссоединение разделенных и раздробленных обстоятельствами государств, стран и народов – как это было в истории с воссоединением Германии, когда вполне реакционное правительство Бисмарка дралось за прогрессивный процесс и демократическое право воссоединения немецкого народа.

И, кстати, вовсе не из чего не вытекает, что народы, проживающие на территории Советского Союза и идентифицирующие себя с ним, не обладают таким же правом на воссоединение и целостность своего государства, каким обладали немцы при Бисмарке, итальянцы при Гарибальди и сами американцы при Линкольне.

А в противном случае пафосное фрондерское противодействие действиям твоей страны исключительно из нелюбви к ее существующему правительству – всего лишь «шовинизм наоборот» или «нетрадиционный шовинизм».