"Левой! Левой! Левой!"

Владимир Маяковский - символ русского революционного авангарда

"Он был поп-звездой. Он мог выступать перед аудиторией в пять тысяч человек и всех увлечь своим голосом. Больших писателей того времени не так много - Аполлинер, Джойс, всего не больше десятка, и он - один из них. Он - русский Рембо. Он ведь в Москву приехал совсем молодым. И я не верю, что он по-настоящему был коммунистом. Он верил в светлое будущее. Я читал, что Ленин не рекомендовал Луначарскому издавать Маяковского тиражом свыше 500 экземпляров - таково было отношение к нему власти".

В этих словах французского художника Ивана Массека сконцентрировано отношение мира современного искусства к советскому революционному авангарду: восхищение его новаторством и страстью, стыдливые попытки забыть о приверженности своих кумиров коммунистической идеологии и тут же - сочувствие той жертвенной роли, которую авангард сыграл в проигранной им эстетической и политической борьбе с набиравшей силу советской бюрократией.

О роли и месте советского авангарда в истории мирового искусства написаны тысячи томов. Малевич, Родченко, Эйзенштейн или тот же Маяковский - безусловные классики.

"Черный квадрат" Малевича - икона ХХ века, это знаковая картина", - сказал не склонный бросаться пустыми словами директор Эрмитажа Михаил Пиотровский.

Но что миру сегодня в этом авангарде? Что это, музейная классика или живое искусство? Можно ли и нужно ли разделять эстетическое новаторство и идеологический фанатизм? Кто были эти художники, вместе с революцией восторженно сбрасывавшие Пушкина с корабля современности - певцы тоталитаризма или его жертвы? Или и то, и другое?

И еще вопрос, напоминающий неразрешимую дилемму курицы и яйца: кто кого породил - эстетическая революция политическую или наоборот? Узнал бы мир о достижениях авангарда эстетического, если бы не оказался потрясен авангардом социальным?

Локомотив революции

В поиске ответов на эти вопросы я отправился в Париж, столицу авангарда, к Жану Клоду Маркадэ, одному из самых авторитетных специалистов по истории советского революционного искусства.

"Все эстетические изобретения и новации, которые появились в России еще до 1917 года - супрематизм, конструктивизм, футуризм - стали известны лишь благодаря политической социальной революции. Она имела огромный резонанс на Западе. Все, что делалось тогда в СССР, привлекало огромное внимание", - говорит Маркадэ.

Известно, что тот же Маяковский в 1915 году был не меньшим революционером, чем в 1918-м. Но политическая революция стала локомотивом, который потащил за собой на Запад революцию эстетическую, магнитом, к которому потянулись многочисленные левые художники. Итак, политическая революция первична?

Живущая между Парижем и Нью-Йорком искусствовед, критик и куратор выставок Маргарита Тупицына не склонна выделять в тогдашнем модернизме какие бы то ни было национальные школы и их влияние друг на друга.

"Когда мы говорим о модернистском искусстве, западном или русском, то мы должны помнить, что в начале века модернизм был интернациональным, а не локальным явлением. И все художники, которые пытались в нем участвовать, особенно в 20-е годы, - они все хотели создавать интернациональный модернизм. Это понятие очень отличается от модного и популярного сейчас глобального искусства. В чем разница? В том, что тогда художники интересовались тем, что делают их коллеги. Сейчас они интересуются лишь своим собственным индивидуальным бизнесом от искусства", - говорит Тупицына.

"Кандинский жил в Германии, потом вернулся в Россию и знал, конечно, все революционные формальные открытия - и Родченко, и Попову, и других. И когда он вернулся на Запад, он, безусловно, использовал это влияние в своем искусстве и продолжал его пропагандировать. То же самое делал Лисицкий, который приехал в 21-м году в Германию и привез невероятную информацию из России. Малевич был в школе дизайна Bauhaus в Германии в 1927 году и показывал там не только свою живопись, но и свои супрематические фильмы и, конечно же, оказал там сильное влияние на немецких художников. То же самое Альфред Барр, который стал создателем Музея современного искусства в Нью-Йорке в 1930 году - он уже в 27-м был в России и, конечно, все видел. Он и привез в Нью-Йорк фотографии Родченко, которые до сих пор - гордость Музея современного искусства", - считает искусствовед.

Заразительный пафос

Московский искусствовед Виктор Мизиано с которым мы встретились в Центре современного искусства им. Помпиду, главной чертой искусства того времени считает неразделимое единство эстетики и жизни.

"Самое главное и самое революционное в искусстве авангарда определяется термином очень специфическим, который всегда безумно сложно перевести на иностранные языки - "жизнестроение". Художники стали понимать свое творчество как часть глобальной трансформации жизни. Искусство становилось рычагом, средством преображения мира. Здесь оно смыкается с пафосом революции, которая поставила задачу совершенно по-другому организовать общество. И Маяковский, и несравненно более аполитичный Хлебников вписывались в пафос Октябрьской революции, пафос ленинского политического радикализма", - говорит он.

"Интересна параллель с сегодняшним искусством, с теми задачами и тем пафосом, который вкладывают в свое искусство современные художники, как впрочем, и современные политики. Пафос, конечно же, сильно уменьшен. Путин, который предлагает России сделать производимые в стране товары конкурентноспособными, или художники, которые попросту вернулись на рынок. Из преобразователей жизни они вновь стали ремесленниками. Этот контраст кажется настолько убогим, что сегодня любой чуткий к искусству человек чувствует себя очень обделенным и испытывает колоссальную ностальгию по революционному пафосу, романтике и масштабу задач, которые ставили художники той эпохи".

Пафос и масштаб задач советских художников оказался необычайно заразителен. Вслед за русским революционным авангардом на такие же идейные и эстетические позиции стали многие западные художникини: Луи Арагон, Поль Элюар, Анри Бретон, Лион Фейхтвангер, Бернард Шоу.

Разоблачение сталинского террора многих - правда, не всех - отрезвило, но волна антиколониальных и социальных революций, прокатившаяся по третьему миру в 50-е - 60-е годы вновь вернула интерес к русскому революционному искусству.

Авангард в Африке

Одной из самых интересных моих парижских собеседниц стала выпускница МГУ, алжирский искусствовед Малика Буабделла. Она работает в Лувре, но пристально следит за искусством своей родины.

По ее словам, советский авангард проник и в Африку.

"Алжирский художник Исса Яхэм путешествовал по России, жил в Москве несколько месяцев. Он был другом Хаттыба Ясена - поэта и драматурга, алжирского национального гения. Хаттыб Ясен был коммунист, даже сталинист. У Иссы Яхэма, как у Малевича - форма автономна. Как и у Малевича, форма у него зависит от общей геометрической структуры картины".

"Еще один художник - Денис Мартинес. Он начал с конструктивизма, и его героем был Татлин. Для него важно было превосходство идеи над формой, автономия каждого элемента и совместного единства - совсем как у Татлина", - говорит Буабделла.

"Как и русские авангардисты, алжирские художники жили в предреволюционные и революционные времена. Они ощущали энтузиазм, который может дать только ожидание нового общества. В Алжире это было время борьбы за независимость. Художники оставляли кисти и краски, чтобы коллективно возвращаться к улице, к народу, к крестьянству, и хотели отдать им свое искусство".

Самое эфемерное из всех искусств - театр: от него не остается ни холста, ни нот, ни текста, ни кинопленки. Сохранилось ли влияние революционных идей Всеволода Мейерхольда на сегодняшний театр? С таким вопросам я обратился к французскому театроведу, специалисту по Мейерхольду Беатрис Пикон-Валлен.

"Есть в США режиссер, которого зовут Питер Селлерс. Несколько лет назад я видела его спектакль по Шекспиру, в котором было использовано видео, и сказала сама себе: если бы Мейерхольд был жив сейчас, он делал бы, наверное, то же, что делает Селлерс. Я решила после спектакля подойти к нему. Он рассказал, что писал в Гарварде дипломную работу по Мейерхольду. Вроде бы в его спектакле не было ничего похожего на постановки Мейерхольда, но дух был тот же. В самом начале 20-х годов Мейерхольд очень интересно использовал кинопроекции. Наверное, живи Мейерхольд в эпоху видео, он делал бы то же самое", - считает театровед.

Советский киноавангард

Впрочем, использование видео в современном театре, начало которому своей кинопроекцией положил в 20-е годы Мейерхольд, стало сегодня чуть ли общим местом. А киновед Шарль Уржевич и вовсе затрудняется отыскать следы влияния советского киноавангарда 20-х годов - Эйзенштейна, Пудовкина, Дзиги Вертова - в французском кино. Он называет имя лишь одного режиссера французской новой волны, и то не без оговорок.

"Жан-Люк Годар - быть может, единственный французский режиссер, который считал, что его учитель - Дзига Вертов. Он очень ругал - по-моему, это была провокация - но очень ругал Эйзенштейна. Главным для него было творчество Вертова. Была у нас мода, в 70-е годы особенно, очень сильная мода на советский авангард. Выставка "Москва-Париж", в парижских галереях продавалось советское авангардное искусство. В последние годы советской власти на 20-е смотрели с определенной ностальгией - так хорошо, такая свобода была в искусстве. И не все, но многие очень хотели, чтобы советский авангард был, так сказать, не продолжением того процесса, который начался еще в XIX веке, а чисто революционным явлением. Строилась мифология о советском авангарде".

Кино - самое технологичное и потому наиболее быстро стареющее искусство. Тем более то советское кино, которое было насквозь политизировано. Можно ли абстрагироваться от этого политического содержания и рассматривать эти ранние фильмы как чистое искусство?

"Мне доставляют огромное удовольствие фильмы Довженко, - отвечает Уржевич. - Для любого человека, который занимается историей России, Советского Союза - это очень богатый материал. Но это еще и искусство. Я также люблю и Пудовкина, и Эйзенштейна. Эйзенштейн вообще классик, любой человек, интересующийся кино, смотрит Эйзенштейна. Но если посмотреть сейчас, скажем, "Три песни о Ленине" Вертова, они прекрасны как фильмы, но в политическом смысле, конечно, вызывают гнев".

Советский киноавангард давно уже перестал быть авангардом, стал классикой, что совершенно естественно - прошло 80 лет. Но сделанные в те же годы киноопусы раннего Бунюэля и Сальвадора Дали - хотя бы знаменитый "Андалузский пес" с его хрестоматийным кадром разрезания глаза - и сегодня не потеряли шокирующей остроты. В советском киноавангарде Уржевич ее уже не ощущает.

"Взять фильм Вертова "Симфония Донбасса" 1930 года - я не сказал бы, что там есть провокация. Он идет по течению, в отличие от Бунюэля, который шел против течения. И в этом тоже трагедия советского авангарда, особенно в кино. Кино - особое искусство, в котором режиссер полностью зависит от внешних обстоятельств. Художник, писатель могли оставаться относительно свободными даже в сталинском Советском Союзе. Кинорежиссер быть свободным не мог - иначе бы ему просто не дали бы снимать".

"И сегодня, когда смотришь российское кино - ну, есть там какие-то интересные фильмы, но не чувствуешь движения против течения. В этом, я думаю, характеристика сегодняшней России, к сожалению. Смотришь китайское кино - почти все там идут против течения - политического, социального. Авангард означает идти против течения и не включаться в государственные процессы. "Андалузский пес" и сегодня смотришь - и тебе страшно. Это не только провокация, это провокация в прекрасном смысле слова".

Так что же современность? Где в России та молодая шпана?

Нефть как "низкий материал"

В Париже я встретился с молодым русским художником Андреем Молодкиным. Он переосмысляет классический "Черный квадрат", наполняя его - и в фигуральном и в буквальном смысле этого слова - новым, актуальным сегодня содержанием. Его работы - прозрачные пластиковые сосуды, в которые по трубам поступает зловещего черного цвета нефть. Вот он - символ новой эпохи, вот он - новый черный квадрат.

"Была революция, был коммунизм, был атеизм. Сейчас опять пошла религиозная волна, религиозная идеология. Все поменялось, причем очень быстро. Художнику важно понять, что происходит с миром. Этим я и занимаюсь. Я занимаюсь нефтью как главным языком, политическим языком, на котором говорит Россия, на котором говорит мир. Нынешняя икона", - поясняет Молодкин.

"Такой низкий материал, как нефть, которого почти никто и в глаза-то не видел. Но все о ней говорят и постоянно помнят. Это такой виртуальный образ, Бог такой. Бог индустрии, или кровь ее. Кровь глобализации. Я хочу показать, заполняя нефтью иконы авангарда, что культуры в принципе нет. Есть пустая форма, которая заполнена экономикой. "Черный квадрат" был куплен каким-то крупным русским предпринимателем и подарен Русскому музею. И сейчас он висит там, и рядом - большая металлическая табличка: кем куплен и когда подарен. То есть, налицо коррупция "Черного квадрата" бизнесом, нефтяным бизнесом", - добавляет художник.

Молодкин - последователь революционного радикализма Малевича - работает в Париже. А что в современной России? Бьется ли там живая радикальная левая идея, или же наследие авангарда прочно и навсегда осело в музеях? Вот что думает об этом искусствовед Виктор Мизиано: "Есть ряд тенденций в современной культуре, искусстве, современной мысли, которые прямо маркируют себя левым вектором. Это целый круг молодых философов в Москве и Петербурге, это много художников".

"Очень разные люди - взять хотя бы Анатолия Осмоловского, который в Москве конца 80-х - начала 90-х годов, в эпоху неолиберального реванша присягнул на верность революционным идеям Октября 17-го года. Он создал свою знаменитую работу "Осмоловский на Маяковском", когда с помощью крана взобрался и сел на плечо каменного Маяковского в центре Москвы. Он создал целый ряд произведений, которые прямо апеллировали к революционному авангарду. Его знаменитая работа "Леопарды врываются в храм и бьют священные сосуды", где он вывесил портреты Маринетти, Маяковского, Бретона. Он же 1998 году перегородил улицы Москвы баррикадами и таким образом отметил годовщину жаркого мая 1968 года", - считает Мизиано.

Уроки авангарда

Судьбы художников, посвятивших себя и свое искусство революционной новизне, типично трагичны. Кто-то - как Шагал - навсегда покинул страну, кто-то - как Маяковский - покончил с собой, кто-то - как Мейерхольд - погиб в лагерях, кто-то - как композитор Александр Мосолов - вынужден был отказаться от авангарда и начать в 30-е годы писать тяжеловесные псевдофольклорные хоры. Кто-то - как великий Андрей Платонов - умер в нищете и забвении.

Анни Эппельбуан, - исследователь и переводчик Платонова, убеждена, что уроки русского революционного авангарда далеко не полностью усвоены и могут оказаться полезными не только в России.

"Настоящие размышления о революции нам еще предстоят. Искусство авангарда - не ностальгия, а поиск ответа на вопрос, как решить самые важные и глубокие проблемы Запада".