Из записок нетрезвого человека. К 100‑летию автора
И сам-то я, сам – воспалённая дурость моя.
Александр Володин
10 февраля исполняется 100 лет со дня рождения великого драматурга, лауреата Государственной премии РСФСР за сценарий к фильму «Осенний марафон» и Национальной театральной премии «Золотая маска» в номинации «Честь и достоинство» Александра Володина.
Драматург за работой
Александр Володин (Лившиц) родился в Минске. С пяти лет жил в Москве, затем в Ленинграде. Прошёл войну связистом и сапёром, дважды был ранен. В 1949 году окончил сценарный факультет ВГИКа. Первый сборник рассказов выпустил в 1954 году, а в 1956 дебютировал как драматург с пьесой «Фабричная девчонка» (премьера прошла в Ставропольском драматическом театре и Центральном театре Советской армии).
Всего из-под пера Володина вышло 14 пьес, многие из которых были экранизированы. Его «Пять вечеров», «Моя старшая сестра», «Блондинка», «Дульсинея Тобосская», «С любимыми не расставайтесь» до сих пор не сходят со сцен театров страны. Любители кино знают Володина по его сценариям к всенародно любимым фильмам «Звонят, откройте дверь», «Похождения зубного врача», «Дочки-матери», «Осенний марафон», «Слёзы капали», «Настя» и многим другим.
Великого драматурга нет с нами уже 17 лет. Он скончался 17 декабря 2001 года в Санкт-Петербурге на 83 году жизни.
В день юбилея классика отечественной драматургии мы по традиции вспоминаем цитаты из его произведений. Сегодня для этой цели мы выбрали последнюю книгу писателя – «Записки нетрезвого человека». Это не пьеса и не сценарий, а своего рода мысли, накопленные за жизнь, некий итог, который сам Володин назвал «отдельными соображениями и воспоминаниями».
Началось с того, что однажды утром, когда, как обычно, одолевали чёрные мысли, я, чтобы снять напряжение, принял рюмашку-другую. Что неожиданно толкнуло меня к пишущей машинке. И вот, стал выстукивать отдельные соображения и воспоминания. С тех пор и пишу это преимущественно в нетрезвом состоянии. Дело в том, что в состоянии трезвом я то и дело поступаю глупо и пишу так, что потом стыдно, но уже поздно.
Не могу напиться с неприятными людьми. Сколько ни пью – не напиваюсь. Они уже напились – а я никак… Никогда не пейте с неприятными людьми.
Беда в том, что я, когда не выпью, – не человек. То есть вялый, скованный, малоинтересный. Если же немного приму, то становлюсь раскованным, с чувством юмора и любовью к рядом сидящей женщине.
Тогда все девушки берегли свою девичью честь. Некоторые доберегли до конца.
В юности многие не случайно бросают институт, уезжают в дальние места – жизнь видится огромной, существовать до самого конца только этим, только здесь – страшно, дико. Лишь много лет спустя станет понятно, что это и здесь может наполнить жизнь целиком.
Как заразительна суетность, изощрённая зависть, обезумевшая мелочность – это как болезнь, заразиться может любой. Ощущение единственности жизни незаразительно, как здоровье.
Нынешняя молодежь умнее ли нас, когда мы были молодыми? Да. Будет ли она счастливей нас? Не думаю.
Достоевский писал, что длительная дискриминация усугубляет качества человеческой натуры, как хорошие, так и плохие. Евреи, мне кажется, разделились на две категории, не похожие одна на другую, как негры и эскимосы. Одни – бескорыстные, непрактичные, духовные, и другие – наоборот.
Как часто наши пороки проистекают просто от недостатка ума.
Интеллигенция постепенно перестаёт быть прослойкой. Неприязненное отношение к ней верхов сменяется опасливым. Без неё, оказывается, не обойтись.
Мы знаем, что есть две сверхдержавы: Россия и Америка. А не вернее было бы считать, что есть, скажем, одна сверхдержава, например, Швейцария. Люди там живут хорошо и ни с кем не воюют. Простите, это к слову.
Мало где люди так зависят от правительства, от его непостижимых ошибок и от решительного исправления этих ошибок на другие.
Хорошо, когда интересы членов правительства совпадают с нуждами страны. Это, к сожалению, случается, как правило, когда вся страна попадает в бедственное положение. И стоит с протянутой рукой. Вместе с правительством.
Чем больше страсти в решении конкретной проблемы, тем больше убеждённости, что всё остальное – в порядке.
Кровопролитие в Грузии. Резня в Сумгаите. Кровь в Узбекистане. Народные депутаты встают, почитая память погибших. А Афганистан? А Венгрия 56-го года? А Польша 81-го года? А Катынь? А самосожжения в Чехословакии, в Литве? Так и стоять депутатам?
Правда почему-то потом торжествует.
Почему-то торжествует.
Почему-то потом.
Почему-то торжествует правда.
Правда, потом.
Людям она почему-то нужна.
Хотя бы потом.
Почему-то потом.
Но почему-то обязательно.
Может ли разучившийся работать народ заново полюбить свой труд? Не знаю.
Чего потребуют от жизни разуверившиеся во всём молодые? Не знаю.
Олигархи, на которых вся надежда, – да ведь и они изуродованы временем, сколько среди них «чистых»? Не знаю.
Может ли возродиться сила, способная снова взять власть в свои стальные руки? Не знаю.
А не знаешь – и молчи.
Раньше падал духом с высоких мест. Взбирался на них долго, а падал легко и ненадолго. Теперь же особенно высоко не взбираюсь. К чему? Всё равно падать.
Безвыходных положений нет… Если больше невмоготу жить – можно перестать. Это случалось, и не раз, и с более достойными. Умерли все: Эйнштейн и Эйзенштейн, Гомер и Флобер, Фарадей и Фет… Безвыходных положений нет.
Мы поздно начинали жить,
мы долго были дураками.
Поэтому, чтоб кратким быть,
Отныне я пишу стихами.
Мне только к делу бы подшить
анкету медленной разлуки
с одной-единственною жизнью…
Фото: ptj.spb.ru
_04131713_b.jpg)
