На кончике луча. Строчки Юрия Олеши к юбилею автора
Сказка «Три толстяка», роман «Зависть», рассказы, пьесы, киносценарии...
3 марта исполняется 125 лет со дня рождения выдающегося русского писателя, поэта и драматурга Юрия Олеши.
Родился будущий литератор 19 февраля (3 марта) 1899 года в Елисаветграде (сейчас Кропивницкий, Украина) в семье обедневших белорусских дворян. Спустя три года семья переехала в Одессу, где Юрий после окончания Ришельевского лицея стал студентом юридического факультета Одесского университета. Публиковаться начал как поэт в газете «Южный вестник», был одним из организаторов знаменитого одесского литературного кружка «Коллектив поэтов».
Когда Юрию было 23 года, его родители эмигрировали в Польшу. Сам же начинающий писатель переехал в Москву, где зарабатывал публикациями статей и фельетонов в газете «Гудок». В 1924 году Юрий Олеша написал роман-сказку «Три толстяка», а спустя три года – роман «Зависть», ставший его последним крупным произведением и считающийся вершиной его творчества.
Последние 30 лет жизни писатель, критически относящегося к советской действительности и не вписавшийся в каноны соцреализма, провёл в глубокой депрессии, не написав крупных произведений и изредка зарабатывая на инсценировках и киносценариях. Эскизы к роману «Нищий», задуманного в 1929 году, так и остались эскизами.
Скончался Юрий Олеша 10 мая 1960 года в Москве от сердечного приступа в возрасте 61 года.
Могила Юрия Олеши на Новодевичьем кладбище
Юбилеи писателей мы традиционно отмечаем публикацией цитат из их произведений. Сегодня это записи из дневников Юрия Олеши, вошедшие в сборник биографических зарисовок «Ни дня без строчки».
Если уж начинать писать книгу о своей жизни, то следовало бы первую главу посвятить тому удивительному обстоятельству, что я не был всё время одинаковым, а менялся в размерах. Даже не мешало бы вспомнить и о том, что меня вообще не было.
В Средней Азии особенно оценили меня за строчку, в которой сказано, что девушка стояла на расстоянии шёпота от молодого человека. Это неплохо – на расстоянии шёпота!
Писать можно, начиная ни с чего... Всё, что написано, – интересно. Если человеку есть что сказать, если человек что‑то когда‑либо заметил.
Если представить себе поток мыслей Гегеля или Фрейда, то моё мышление – как разговор в метро по поводу того, «как мне доехать туда‑то или туда‑то», не выше.
Во сне я иногда вижу своё пребывание в Европе, которого никогда не было... Я мало что знаю о жизни. Мне больше всего нравится, что в ней есть звери, большие и маленькие, что в ней есть звёзды, выпукло и сверкающе смотрящие на меня с ясного неба, что в ней есть деревья, прекрасные, как картины, и ещё многое и многое.
Прочтя или узнав о чем-то, тут же хочется пересказать. Этим буквально страдал Стендаль. Он пересказывает целые сочинения.
Всё на всё похоже.
Мне кажется, например, что умение изображать наружность действующих лиц несколькими штрихами, кратко, мгновенно, разом, как это делают великие писатели, зависит в сильной степени от наличия у них как раз чувства юмора.
Как трогателен Ван-Гог, когда он пишет своему брату, торговцу красками, насчет того, что и он, брат, мог бы научиться живописи – не такая уж это в конце концов трудная штука! Здесь и отказ от взгляда на себя как на нечто необыкновенное, и извинение за свой, как может показаться почти каждому, лёгкий хлеб.
Большие книги читаются сейчас в перерывах – в метро, даже на его эскалаторах, – для чего ж тогда книге быть большой? Я не могу себе представить долгого читателя – на весь вечер. Во‑первых – миллионы телевизоров, во‑вторых – в колхозах – надо прочесть газеты. И так далее.
Я как-то предложил Маяковскому купить у меня рифму.
– Пожалуйста, – сказал он с серьезной деловитостью. – Какую?
– Медика́мент и медяками.
– Рубль.
– Почему же так мало? – удивился я.
– Потому что говорится «медикамент», с ударением на последнем слоге. – Тогда зачем вы вообще покупаете? – На всякий случай.
Одна из особенностей молодости – это, конечно, убеждённость в том, что ты бессмертен – и не в каком‑нибудь нереальном, отвлечённом смысле, а буквально: «никогда не умрёшь!» И это несмотря на свойственную молодости меланхолию, несмотря на мысли о самоубийстве...
Странно, я был молодым!
Ничего не должно погибать из написанного. А я писал карандашом на клеёнке возле чернильницы – причём в чужом доме, писал на листках, которые тут же комкал, на папиросной коробке, на стене. Не марал, а именно писал законченно, работая над стилем. Хорошо бы вспомнить, что писал.
Я всю жизнь куда-то шёл. Ничего, думал, приду. Куда? В Париж? В Венецию? В Краков? Нет, в закат. Вот и теперь иду, уже понимая, что в закат прийти нельзя. Очевидно, это была мечта о бессмертии. Может быть, если б не было эффекта заката, вся история была бы иной. Кто‑то правильно сказал мне, что человечество изобрело бы что‑нибудь другое – лишь бы мучиться.
Ничего не было в моей человеческой жизни, что обходилось бы без участия солнца как фактического, так и скрытого, как реального, так и метафорического. Что бы я ни сделал, куда бы я ни шёл, во сне ли, бодрствуя, в темноте, юным, старым, – я всегда был на кончике луча.
В конце концов неважно, чего я достиг в жизни – важно, что я каждую минуту жил.
Фото: wikimapia.org
_10153955_b.jpg)
