Непоправимое опоздание

Меня-то, конечно, теперь уже могила исправит. В тех двух секундах, на которые телекомпания «Би-Би-Си» собирается задерживать военные репортажи и репортажи с террористических актов, – для меня весь смысл.

За десятилетнюю мою репортерскую карьеру было несколько мгновений, несколько мимолетных картинок, которые я ношу теперь в себе, как иной носит в теле осколок или пулю с войны.

Вот, например, ночь. Взорванный дом на улице Гурьянова. Спасатели поднимают бетонную плиту, а под плитою лежат раздавленные, обнявшись, голые мужчина, женщина и ребенок. Эту картинку, кажется, никто не снял из телевизионщиков. Во всяком случае, ее никогда не показывали. Ее видел я и еще четверо парней – спасателей из МЧС. И я теперь отравлен этой картинкой, а вы нет. Как же мы можем разговаривать и понимать друг друга?

Телекомпания «Би-Би-Си» потому ввела правило задерживать репортаж про войну на две секунды, что многочисленные телезрители жаловались. Многочисленные телезрители увидали нечаянно невероятно жестокие сцены из Беслана и теперь не могут жить как прежде. Отравлены. Шокированы. Не способны думать об очередной выплате ипотечного кредита, о покупке очередного мобильного телефона, о романтическом свидании вечером.

Представьте себе этого парня режиссера, который будет сидеть в студии «Би-Би-Си», отсматривать прямой репортаж с войны или террористического акта и выкидывать особенно жестокие сцены. А после работы он будет встречаться в пабе с друзьями, и друзья будут хлопать его по плечу и спрашивать, почему у него такой пришибленный вид. А он ничего не сможет им объяснить, он будет как инопланетянин, как немой или сумасшедший.

Многочисленные телезрители правы. Они ведь видят мир по телевизору и хотят жить в отцензурированном мире. Они готовы считать трагедией 11-е сентября в Нью-Йорке, представляя себе живописное обрушение башен-близнецов. Они не готовы представить себе, как из окон не обрушившихся еще башен десятками выпрыгивают люди и подолгу летят вниз – а так было.

Многочисленные телезрители хотели бы видеть новости снятыми на манер голливудского кино: чтоб страшно, но понарошку. Так, чтоб вроде ты и в курсе событий, но события не заставляют тебя бросить работу банковского клерка и уйти в монахи или в солдаты, или в запой. Или выйти хотя бы на двухмиллионную демонстрацию, какая была в Лондоне перед началом Иракской войны. и нести плакат и выкрикивать: «Not in my name, mr. Blair!»

Я думаю, что если бы люди увидели, как на самом деле выглядит война и как на самом деле выглядит теракт, подавляющее большинство (кроме совсем уже извращенцев и садистов) не смогли бы спокойно есть и спать, заниматься любовью, ходить на работу до тех пор, пока не будут остановлены войны, не будут прекращены теракты. Жизнь взяла бы паузу вплоть до прекращения насилия на всей земле.

Я думаю, это касается не только войн. Я думаю, любая правда невыносима для человека, потому что стоит узнать какую-нибудь правду, так сразу же встаешь перед необходимостью пойти немедленно и совершить подвиг, на который не хватает смелости, ума и здоровья.

Я думаю, например, что если бы телеведущий Гордон и писатель Липскеров узнали (потрудились узнать) правду про дело Ходорковского, то пришлось бы им не безобидное письмо журналистам «Эха Москвы» писать, а лично и немедленно выступить против государства. А это очень страшно. Государство у нас очень большое и очень безжалостное.

Чем дольше я работаю журналистом, тем больше накапливается у меня такого опыта, которым поделиться не с кем. Когда подсудимый Кулаев рассказывает, что по 150 детей обещали отпускать террористы, если сдадутся им президенты Дзасохов, Зязиков и Алханов, всякий нормальный человек рассуждает в том смысле, что нельзя же идти террористам на уступки, отдавая им государственных деятелей. И это логично. Но у меня в ушах вой сотен женщин.

Если этот вой вырезать из эфира, смерть бесланских детей перестает быть невыносимой. Если женский вой из эфира не вырезать, то невыносимой становится власть в стране.