Модно быть молодым
Место: театр "Практика". Время: наше, полуосознанное. действие: публичное самовыражение.
Фестиваль "Новая драма" окончен. Самым интересным в нем, на мой взгляд, была не сцена, а лаборатория - театр людей, идей, эмоций, творившийся в "практике", где шли программы "герои" и "опыты".
У "Новой драмы" своя публика - молодая, без особых примет, и она с утра начинала клубиться во дворе и подвале театра, пить напитки Neskafe, спонсора фестиваля, курить, обмениваться ожиданиями.
Балаган Вырыпаева
Странный город Иркутск. Второй раз рождает и выбрасывает в столицу ни на кого не похожего драматурга. После Александра Вампилова - Ивана Вырыпаева.
Он сидит на стуле, качает ногами, смотрит в лица зала и произносит свой монолог на тему "Невозможность трагедии" точно так, как его персонажи.
- ...Полина (Агуреева, актриса и жена. - М. Т.) говорила мне: не выступай, пожалуйста, не выступай, опять опозоришься. Но я буду говорить...
... Мы не переживаем театр животом, как настоящую реальность. Трагедия нужна человеку, чтобы получить неразрешимый конфликт. Если мы не можем вернуть трагедию, смысл театра теряется - тогда он не духовная организация, не сакральный акт.
... Трагедия необходима нам для выживания, она дает возможность ощутить, что Бог есть. Способен ли театр так воздействовать, чтобы зритель испытывал леденящий ужас? А если это невозможно - вряд ли нужно этим заниматься. У нас нет религиозного сознания и уже не будет: что тогда может нас объединить? То, что мы все точно чувствуем: есть ЧТО-ТО ЕЩЕ! И тогда может быть трагический конфликт между цивилизацией и этим неизбежным ЧЕМ-ТО ЕЩЕ!
Есть ЧТО-ТО ЕЩЕ - это для всех. Но это ЧТО-ТО ЕЩЕ находится в области только чувств - и спектакли будут для тех, кто чувствует. А 90 процентов населения Земли не чувствуют вообще. Это объяснить нельзя, невозможно... Я хочу, чтобы моей аудиторией была та, что смотрит Петросяна, - люди, которые не осознают себя.
... Я тещу спрашиваю: вы можете убить человека? Нет. А почему корову вы можете убить? Она не мыслит, говорит теща. А тогда сумасшедшего вы можете убить? Не могу, говорит теща. Хотя она атеистка и не считает, что в каждом есть искра божья, но убить человека не может...
... Что я хочу?! Вернуть духовность?! Я не об этом говорил. Я ничего не хочу вернуть! Иисус Христос попытался, и то у него не получилось. Полина была права. Простите мою невнятность...
... Даже в своей тусовке, где все пригнаны друг к другу, Вырыпаев, выглядит отдельным, его вроде стильные шмотки - лохмотьями скомороха. И как скоморох, Вырыпаев полон то ли тихой ярости, то ли веселого отчаяния. Он живет - видно - без учета, без оглядки на контекст, до рассечения смысла. Держится за воздух, фрагменты расползающегося существования скрепляет поэзией. В мире после Платонова, Хлебникова, Введенского, после Беслана и 11 сентября очень мало кислорода, и Вырыпаев ставит над ним свою кислородную палатку - балаган.
Из драматургии в режиссуру. Из театра в кино. Саша из Серпухова, бандиты, арабские террористы, нью-йоркские евреи, жена Лота, больная Антонина Великанова и психиатр Аркадий Ильич, наконец, Бог. Притчи Вырыпаева объемны и свободны: в них "кирпичики" библейских заветов, русского фольклора, театра абсурда. Пружина - совесть, посыл - космос. На свою площадь, сцену "Практики", он выходит, чтобы снова и снова в поисках главного пролистать книгу бытия. Новая пьеса - новый вопрос. На очереди - "Июль".
В кулуарах фестиваля ревниво цитируют его фразу: "Я не новая драма, я старая драма!" - и заносят арт-директора "Практики" в "группу риска". Но Вырыпаев - это всерьез и, надеюсь, надолго.
Черный человек Клавдиев
Мы сочиняем жизнь или она нас? Над многими создателями "Новой драмы" висит этот вопрос. Пасынки Verbatima, они становятся заложниками собственных импровизаций. Юрий Клавдиев, один из самых многообещающих, инсценировал себя с ног до головы: на шее ошейник с шипами, на руках браслеты с металлическими накладками, на рельефных плечах татуировки, на глазах черные очки, ногти выкрашены черной краской.
Автоиллюстрация (в просторечии имидж) прямолинейна до комичного, если иметь в виду, что пьесы Клавдиева действительно черные: смерть в них - обыденность, убийство - норма, секс кровав, диалоги нетабуированы. Эти тексты написаны в эпоху Третьей мировой, когда новость "человек отменяется" стала прошлым, а слово, которое было в Начале, скручено метаморфозой от творения к распаду.
Можно рассуждать о "влиянии индустриального тупика". Можно "прослеживать социальные корни". Но за спиной вчерашнего тольяттинского подростка, ощетинившегося пьесами, - Толкиен и Сэлинджер.
Мир по Клавдиеву устроен так, что не заслуживает пощады. Кому-то он покажется чудовищным - реальность в нем доведена до степеней страшного сна. Но вызов этого "собирателя пуль" - не одинокий голос драматурга. С его страниц сходит хрип безжалостной родины. Так живет и говорит страна, лежащая во зле. Алексей Герман консультировался с урками, чтобы в своем "Хрусталеве" показать, как сломали героя. Театр не кино, его природа условна - как ставить в нем пьесы Клавдиева, где на каждом шагу про то же?..
Он сидит за столом, а кажется - за бруствером.
- ... Модно быть молодым. Особенно в пределах Садового кольца, и все, кто может это себе позволить, позволяют. Но в Тольятти - подросток убит, умер, замучен, задавлен. И так во всей провинции, кроме Москвы и Петербурга.
... Куда исчезла детская драматургия? Есть ли понятие "подростковый спектакль"? В отношениях товарного мира выпадает это звено. Рекламно-товарное поле уничтожает детство. Для детей наш мир настоящий, это для нас он состоит из прогибания.
...Мир принадлежит не нам, а детям, не надо об этом забывать. Мы ждем, что в жизни, когда вырастем, - взойдет солнце! А выходит: если будешь делать все правильно, будет у тебя свой участок с оградой - это ведь, по-моему, немного не то: Из пьесы, написанной мной по заказу ЮНЕСКО, попросили убрать мат и Библию из туалета. Я религиозный человек (что вы смеетесь?!) Я действительно потом пришел к выводу, что без мата лучше (что вы смеетесь?); да, модным драматургом быть хочется - это все ж возможность быть услышанным.
Вопрос из зала: вы понимаете, что вы - забава? Вас можно взять на закуску...
- Я пришел с людьми пообщаться, а если меня воспринимают как салонного джокера...
Он пожимает плечами. С виду крепкими. Но чем больше сниматься в кино, чем охотнее позировать для гламурных журналов, тем быстрее все переходит в текст, съеживается и превращается в оболочку. Время для "новой драмы" - агрессивная среда: разрушает нестойкие соединения людей и текстов еще до того, как ими обретены черты.
Синдром Гришковца
Новые драматурги пришли, чтобы зафиксировать промежуток эпох: ввести на сцену коллизии сегодняшнего, сломы характеров, речь момента. Таланты по-прежнему автономны как острова, и наперечет. Движение скреплено не столько идеями, сколько особенностями местности. Как в любом сознательно коллективном, в "Новой драме" много лукавого. Заявленная программа ревизуется жизненным заказом, пафос творчества сжимается цифрами. "Молодые" сегодня рыночны, и спрос превышает предложение. Когда на провалившемся в Москве спектакле Могучего видишь сразу и Захарова, и Табакова, думаешь поневоле, что в ряды мучительного зрелища привел их не отвлеченный интерес к театральным новациям, а конкретный интерес дела. Новодрамовцы пугающе быстро сливаются с пейзажем: сотрудничают с "большими" театрами, пишут сериальные диалоги, сочиняют сценарии для рекламных роликов.
Чем ярче имя, тем постыдней сдача. Главная пошлость дня ("надо быть успешным человеком") непобедима: кто видел баннер с популярным современным драматургом и кредитной карточкой, тот знает. Да, да, на нем - тот самый, кто "съел собаку", "Одновременно" строя "Дредноуты".
Оппозиция - торговать талантом или сидеть в подвале в поисках точных слов для большинства новодрамовцев не столько острая, сколько унылая. Новая драма по большей части провинциальна, а хочет быть столичной. Маргинальна, а рвется в круг света. Тускловата, а жаждет в гламурном блеске диктовать моду. Театр "Практика", существующий между суперменеджером Бояковым и сокровенным человеком Вырыпаевым, - пространство жизненного эксперимента.
Одна из премьер фестиваля - спектакль Могучего по пьесе Сорокина "Дисморфомания" - ожидалась как посягательство на "надоевшего" Шекспира: но и автор, и постановщик, кинув камень, схлопотали бумерангом: незримая десница классика взбила Не HamletА в такой омлет, что часть зрителей не нашла сил его поглотить. Все способы, включая деконструкцию, хороши, кроме скучного. А спектакль из Петербурга оказался могуч именно скукой.
"Опыты" включали робкие попытки спонтанного театра: Ad spektatorum и Римушки - пока еще довольно неуклюжую претензию стереть границы между жизнью и зрелищем.
... А вот пожарные в толстой резине и шлемах в коридорах Вахтанговского театра точно стали финальной кодой. Хотя возгорание на премьере "Королевы красоты" Михаила Бычкова лишь помешало убедиться, как хороша Алла Казанская и как банальна Юлия Рутберг.
Первый приз фестиваля взял Doc.тор Елены Исаевой и Владимира Панкова. Вещь не то чтобы объемная, но и не такая плоскостная, как многие прочие фестивальные изображения. В связи с ней вспоминали гениальные булгаковские "Записки юного врача". Человек - он и в "Новой драме" человек.
