Это было уже в далеком от нас 1996-м. Я только что переехала с Камчатки в Иркутск и как-то, проходя мимо здания филармонии, увидела афишу, приглашавшую на творческий вечер поэтаАнатолия Кобенкова. Решила пойти, а так как не с кем было оставить трехлетнюю дочь, я взяла ее с собой, договорившись, что она будет вести себя прилично.
Не знаю до сих пор, поэтическая ли атмосфера, ее творческий воздух, заряженный высоким слогом, его ионы и катионы, сам благородный вид поэта, но ребенок высидел два часа не пикнув и только раз попросила разрешения тихонько погулять в боковом проходе зала. И уже ближе к финалу я предложила ей: «А давай подарим твое большое яблоко поэту?». «Давай, — с радостью согласилась она. — только я сама». Она взяла яблоко, быстро по боковым ступенькам взобралась на сцену и вручила его Анатолию Ивановичу под одобрительные аплодисменты зала. Такой оригинальной оценки и награды за свой труд он, наверное, еще не получал.
Через 18 лет после того памятного вечера я держу в руках небольшую, уютную, с любовью составленную и оформленную книжку «Остановиться, оглянуться» с фотографией Анатолия Кобенкова на обложке и вспоминаю ту встречу в филармонии… На снимке поэт будто вглядывается в даль, силясь разглядеть в темноте ночного спящего города силуэты того дома, где светятся его любимые окна, а их мягкий свет освещает дорогу запоздалым путникам.
Презентация этой небольшой по формату книжки-эссе прошла в память о поэте в день его рождения, 9 марта. В ней собраны прозаические тексты Анатолия Кобенкова, которые регулярно появлялись в «Восточно-Сибирской правде» вплоть до его отъезда в Москву. Последний текст датирован автором 10 февраля 2005 года. Колонка Анатолия Кобенкова «Остановиться, оглянуться» выходила аккуратно в срок, еженедельно. Вначале им нащупывалась интонация, слог, стиль, шел поиск тем. Рубрика стала востребованной, нужной, ожидаемой читателями.
«Колонка стала почти первой новацией, которая появилась в газете в самом начале моего редакторства», — рассказывает в предисловии к книге главный редактор «Восточки» Александр Гимельштейн. – «Сегодня, перечитывая эти эссе, понимаешь, что большому поэту Анатолию Кобенкову хотелось говорить с читателем не только стихами, но и приземленной прозой, потому что его гражданский темперамент требовал от него диалога с людьми о вещах, возможно, более мелких, чем темы его стихов. Но плакатной публицистики не случилось, и это большое счастье. У Анатолия эти газетные тексты превратились из разговора с читателем в разговор с самим временем …»
Продолжая мысль Александра Гимельштейна, Евгений Попов, секретарь союза московских писателей, один из основателей русского ПЕН-центра, написал:
«Эта книга — настоящий кладезь премудрости провинциальной литературной жизни канувшей советской страны, которая в период сочинения Анатолием Кобенковым колонок для «Восточно-Сибирской правды» постепенно привыкала к своему новому гимну Российской Федерации. Кобенков, которого я знал более тридцати лет, познакомившись с ним в том же Иркутске, был настоящим провинциальным интеллигентом, что, на мой взгляд, куда симпатичней, чем интеллигент столичный с его зачастую неуловимыми элементами наглости, жлобства и немотивированной гордости неизвестно чем. Кобенков был очень талантлив, добр и безумно эрудирован. Десятки неизвестных, малоизвестных литераторов фигурируют на страницах этой книги, о которых узнали читатели, познакомившись с ними через его очерки. Ни о ком он не сказал худого слова, это вообще было отличительной чертой Анатолия Ивановича. Человек он был удивительной широты и доброты. Читая эту книгу, я лишний раз убеждаюсь в том, что Россия неубиваема, а провинция — ее надежда и спасение».
«Культурное пространство представляется мне безбрежным», — писал Кобенков, и он был прав. А не прав он был тогда, когда решил покинуть Иркутск. Без него этот город осиротел. И чтобы хоть как-то частично восполнить этот пробел и утрату, мы решили издать эту книжку в память о нем», — сказала ведущая вечера и ответственная за выпуск книги Светлана Михеева.
Виталий Диксон, составитель книги, приятным бархатным тембром, неспешно, выразительно, с паузами и смысловыми остановками прочел стихотворение Александра Аронова «Остановиться, оглянуться», строки из которого Анатолий Кобенков в свое время взял для своей колонки в «Восточке».
— Этой книжки еще не было, — сказал Диксон, — но о ней мы уже много говорили, высказывали свои мнения, потому что я заранее познакомил с ее электронной версией некоторых людей, мнения которых мне хотелось знать. И вот книжка вышла. Вы уже успели ее полистать, посмотреть. Сегодня, на ее презентации, я вспоминаю о Толе не только как о хорошем поэте, что всем известно, но и как о хорошем, ярком, необычном прозаике, который вел за собой читателя интересным словом, размышлением, необычно поставленным вопросом или неординарно данным ответом. Он вовлекал читателя исподволь в интересный разговор, и читателю это стало необходимо: слышать голос, улавливать в интонации поэта знакомые нотки, различать в них беспокойство или радость, удивление или надежду.
Кобенков умел так рассказать о какой-то теме, что читатель оказывался внутри нее, видел и чувствовал событие глазами автора, а это признак подлинности в искусстве.
Его эссе читаются легко, на одном дыхании, потому что сочинялись и писались от сердца, не вымучивались, не высасывались из пальца, писались, в основном, по горячим следам. Он писал о том, что беспокоило, что огорчало или что порадовало, привело в восторг, и обязательно о том, что ему близко, хорошо знакомо и дорого. О том, о чем был мало осведомлен, не писал, и по заказу — тоже. Писал объективно и бережно. Каждое его эссе теперь можно разбирать и говорить о нем как о маленьком рассказе о человеке.
По словам Виталия Диксона, «их можно читать с конца, а можно с начала, а можно и с середины, как Тору. Все равно сквозь строчки для читателя будет открываться глубокий мир прозаика Анатолия Кобенкова, его взгляд на то, о чем он пишет, его позиция, его размышления и думы».
А я вспоминаю его эссе под названием «За муки и труды» о его поездке в Овсянку, на родину Виктора Петровича Астафьева, на один из посмертных его юбилеев, где Анатолий Кобенков с горечью рассуждает о том, как любим мы лакировать действительность. Как в угоду совершенно ненужной подчас эстетике подменяется «некрасивая реальность», которую не хочется видеть, «лакированными картинками с выставки». С болью говорит о том, как в Овсянке к очередному юбилею Астафьева буквально срезали старый и «невидный» дом бабушки Катерины и на его месте поставили современный безукоризненно парфюмерный новодел, снабдив музейным лоском.
«Как будто не читали мы «Последнего поклона», не плакали над его страницами», — писал в своем эссе Анатолий Иванович, удивляясь показушности, непростительному легкомыслию иных рьяных чиновников от культуры. Виктор Петрович этого страшно не любил. Он ругался и матюкнуться мог, видя очковтирательство и лицемерие, когда пускается «пыль в глаза».
«В том дворе, который «вылепил» Астафьева как мужика и писателя, — продолжает Анатолий Иванович, — нынче темно от фотовспышек и душно от запаха декоративного сена. Разве что опилки, заметенные по его углам, дышат так же живо и пряно, как семь десятилетий назад…»
Замечательное эссе о писателе, одно из моих любимых: честное, откровенное, болевое, предлагающее поразмыслить, оживляющее в нашей памяти настоящего Астафьева, без лоска и красивостей.
Я перечитываю его и соглашаюсь с каждой строчкой написанного Анатолием Кобенковым, вспоминая и собственную поездку в Овсянку, на последний поклон к Астафьеву, когда и меня поразило все то же, о чем он пишет.
Возьмите в руки эту книжку. Она будто греет, когда мы держим ее в руках, когда листаем и перечитываем ее страницы. Именно так, как сказано в ее заглавии: остановиться и поглядеть вослед ушедшему поэту, который много сделал для обогащения и воспитания нашей души, она собрала нас всех вместе в день рождения поэта.
Книга о многом поведает внимательному читателю, расскажет о времени, о людях, о городе, который был в его сердце и прощаясь с которым он сам себя спрашивал:
«Кем он был тебе, этот город?
Собутыльником? Братом? Может быть, батюшкой?..
Маской? Пастырем? Может быть, Богом?
А и правда: лепил да отесывал, карал и прощал — создавал по своему образу и подобию…
И вот вышло, что твоя походка — от его ритмов, строка — от его заикания, строфа — от его тупичков, стишок — от его далей. Смотришь в его лицо: глаза Марка Сергеева, а печалинка в них — Саши Вампилова, губы — Сашеньки Шпирко, зато скуластость — распутинская…
И троллейбусы его — в какой ни запрыгнешь — свои в доску, и трамваи — какой ни поймаешь, на ты с тобою, и маршрутки — какая ни вырулит — вкусней карамели…
И поэты, и даже его графоманы — покруче «Агдама». И весь он твой — настолько, насколько ты — его.
И помрете вы в одночасье, потому что таким, каким ты носишь его под ребрышком, его никто не знает…»
3098 
364 
